Автобус поехал дальше, а я перешла на обочину и от удивления приостановилась. Словно был уже в моей жизни именно этот зимний день с его богатыми для сердца подробностями. Высоко и торжественно плыли облака, за ветхой оградой на кладбищенском кресте изумлённо тенькала пичуга. Пронзительно пахло подтаявшим снегом. А появившееся солнце, озорничая, пускало зайчиков, резво прыгающих по окнам приземистых домишек. И так же грустно вышла к дороге грузная, обшарпанная, без колокольни и креста, церковь... Когда я видела это? В каких краях и местах? Неведомо. «Перестройке лет десять, а церковь никак не восстановят! Даже не берутся! - подумалось мне. - Ан, нет! Дверь в церковь приоткрыта. И поленница свежих нарубленных дров во дворе. Слава Богу. Но как же эта церковь разбита и запущена! Да возможно ли восстановить её?» … Давно прошли те времена, когда я, будучи пионеркой, наслушавшись провинциальных своих учителей, спорила с мамой, утверждая, что Бога нет, что это – дикость, пережиток тёмного прошлого, потешалась над её бумажной иконкой в простой деревянной рамке, покрашенной той же коричневой краской, что и спинки наших железных кроватей. К счастью, я много читала, в том числе и атеистической литературы. Именно из постулатов и неловких выкладок атеистов я невольно сделала вывод, что Господь непременно есть. В противном случае, зачем было бы столько спорить о Его, якобы, небытии? Так что период неверия в моей судьбе был сравнительно недолгим. Но в церковь я заходила исключительно редко. И потому, что действующих церквей в Подмосковье, где я жила в последние годы, было мало, и потому, что всегда была крайне загружена домашней работой и делами. А в перестроечные годы ещё и потому, что меня мутило от лицемерия руководителей страны типа Борис Ельцин и рангом пониже, целующих золотые кресты под объективами кинокамер и фотоаппаратов. Я не верила в искренность наших правителей, и в вопросах веры не хотела быть похожей на них. Но, главное, у меня не было привычки ходить в церковь, соблюдать посты, креститься и жить, ежесекундно помня о Боге. В моём сознании и в моей жизни Бог был - Сам по себе, а я – сама по себе. Но, не зная молитв, без памяти любила я и зачаровано слушала песни, сама писала стихи, беспрестанно читала и через классическую литературу была приобщена к огромной славянской культуре. А в ней Господь присутствует повсеместно. Как в природе. Мысленно рассуждая о стихах, о молитвах, которые всегда очаровывали меня своей стройностью мысли, несокрушимой логикой, простотой ритмов, я зашла в офис строительной организации «Кальма», к директору которой и приехала в Трубино. - Александр Васильевич занят, - сказала секретарь, - подождите. Я уселась в низкое кресло, от нечего делать, наблюдая, как ловко красивая Танечка стучит по клавишам пишущей машинки. В это время в крошечную приёмную вошли батюшка и с ним рабочий. Высокому и широкоплечему священнику новенькая телогрейка, надетая сверху сутаны, была явно мала. Рукава её едва прикрывали локти. Да и тесной она была батюшке, даже не застёгивалась. -Танечка, познакомь меня, пожалуйста, с этим человеком, - попросила я. - Как я вас познакомлю, если я сама не знакома, - сказала секретарь, не поднимая глаз от бумаг. - - Как так? – подивилась я. – Не впервые вижу у вас батюшку, а ты не знакома. Придётся самой знакомиться. - Я назвалась и сказала о своей проблеме. Человек я хотя и верующий, но не церковный: о Боге практически не думаю, а в стихах почему то пишу о Боге и Божественном. Не то, чтобы всё в стихах было о Боге, но вывод часто почему то содержит отсылку к Богу. При этом может быть несколько решений темы. Но пока не выйду в стихотворении к Богу, к так называемым вечным понятиям нравственности, произведения как такового нет. Или оно плоско и никчемно. - Но если я так мало знаю и думаю о Боге, имею ли я право писать о Нём? – закончила я свой монолог. - Противиться этому не надо, - сказал батюшка. – Раз пишется – пишите. Вы ведь крещённая? - - Нет. – вырвалось у меня. - - Как «нет»? – переспросил батюшка. – Не может быть. - - Ой, извините, я оговорилась. Крещённая, конечно, только не в православной вере, я - униатка.
- 2. Было так. - Родилась я на Западной Украине на Покров. Восьмимесячной. Местная церковь к тому времени была уже закрыта советской властью. Священников, ксёндзов пересажали в тюрьмы, семьи их увозили в Сибирь. На мытарства и на верную гибель. - Мой отец – Мыськив Мирон Петрович - тоже сидел в тюрьме. Его арестовали через две недели после женитьбы. За ним пришли вечером, когда большая дедушкина семья заканчивала вечерять. Сказали, что забирают для выяснения. Увезли на телеге. По доносу, конечно. Посадили отца как врага народа, бандеровца. Он был очень способным к учению. Книги любил страстно. Учился во Львове на бухгалтера. Работал бухгалтером в родной деревне Торгов. Председатель колхоза там был абсолютно неграмотный бедняк, который даже не умел расписаться, и ставил вместо подписи крестик. Грамотные сельчане от работы председателя колхоза наотрез отказывались. На годовом отчёте, который сдали в район, мой будущий девятнадцатилетний отец поставил вместо председателя свою подпись. Во время так называемого следствия и на допросах его били, сажали в каменный мешок, капали на темя, раскручивали на центрифуге, отрывали половые органы: выпытывали, зачем поставил подпись на отчёте? Какие связи имеет с бандеровцами? Когда следователь вырывал отцу язык, он изловчился и откусил ему палец, чтобы наконец его убили. Но после сильнейшего избиения, когда его несколько раз обливали водой и вновь принимались бить, отец всё же оклемался, и, не читая, подписал протокол допроса. Подписывая, он даже отвернулся от стола, чтобы не знать, что подписывает. Потому что сопротивляться у него уже не было сил. В коротких снах и галлюцинациях он представлял себя в аду, где черти в кожанках и с красными погонами устраивали ему «пятый угол». Били профессионально, с удовольствием. - Явь у избиваемого мешалась со сновидениями. Только после подписания загадочного протокола, отца отправили в Воркуту. - Так что я родилась без него. - А восьмимесячной я родилась потому, что мама моя, будучи на сносях, ночью с подругой ходила воровать из колхозных буртов картошку. - Нет, её никто не заставлял и не просил идти за этой картошкой. Но, как и у моего отца, у мамы была мачеха. К тому времени у маминой мачехи, а моей бабушки, и своих детей было уже много, и она естественно боялась, что из-за мамы, которая носила под сердцем ребёнка врага советской власти, в Сибирь вывезут и её с детьми. Правда, после ареста моего отца баба Параска и мой дедушка Иван переселили маму в хатёнку, которую на скорую руку построили через сени с дедушкиным домом: другая семья, мол, а мы ни при чём. - Хоть мало они верили, что этот номер им удастся и их не тронут. - Мама чувствовала перед ними свою невольную вину, хотела задобрить. Поэтому и пошла по ту злосчастную картошку. - Когда начались родовые схватки, мама моя даже кричать не смела. Даже повитуху не просила кликнуть. Она и стыдилась своего положения жены без мужа, и понимала, что по срокам я ещё не должна родиться. И что подумают о ней люди? До свадьбы нагуляла? Это было стыдно до невозможности. К тому же, будучи исключительно деликатной, моя мама не хотела обеспокоить собой мачеху, которая как все мачехи, была недоброй, а иногда и лютой. - Так что родилась я без медицинской помощи, недоношенной и слабенькой. Торопились окрестить: хоть это сделать для бедного дитятки. Но священников в округе уже не было. По деревне рыскали коммунисты. Они были вездесущи, никогда не сомневались, и чуть что – хватались за револьвер или подгоняли телегу и вывозили людей в страшную Сибирь. Настоящие черти. Люди трепетали, боясь за себя и своих близких, жили, не поднимая глаз. Церковь стояла заколоченной. - И вот кто то умер, и в деревню наконец то приехал батюшка. А может, ксёндз. Кто это вспомнит теперь, по прошествии стольких лет! - Сначала мама хотела назвать меня Миросей. В честь моего отца, конечно, о котором ничего не было слышно. Но зашикали, замахали родственники руками на неё: мол, и так вот-вот придут за тобой, а может, и за нами, благодаря твоему опасному замужеству, а ты ещё одну улику против себя хочешь иметь. Будто мало тебе! Горя будто не хватает! - Поэтому при крещении назвали меня Ярославой. - - Это был день, в который ты, наверное, должна была родиться по срокам, - вспоминала мама. – Очень тяжело тебе было. Грудь не брала, посинела. От жалости и страха за твою жизнь я стала кричать: - Ой! Ой! Что с ней? Помогите! - Прибежала бабушка Параска. - - О ком тут плакать! – крикнула она. – Разве это ребёнок? - Она схватила меня за ножку и потрясла в воздухе. - К тому времени у моей бабушки Параски кроме старших детей росла младшенькая Галя, которой было пол года, и которая была крепким, ладным ребёнком. - «А ты была крошечной, как ложка, - вспоминает мама. – Я с ужасом протянула руки, ты пискнула, мачеха швырнула тебя, только я успела подхватить, и умчалась на свою половину дома. Как фурия. А ты вдруг открыла ротик, и я дала тебе грудь, и ты впервые за - несколько дней что то глотнула и вскоре уснула, и спала чуть ли не сутки. Потом дело пошло на поправку». - Таким было моё крещение. И спасение. А так как в православных святцах нет имени Ярослава, я сделала вывод, что крещена я была униаткой. Как и все в нашей деревне. Рассказывать всё это батюшке я тогда не стала. Просто выслушала его сетования о - том, что я даже не помню, что крещена, отмечая про себя, что в бескрайнем мире нашёлся вдруг человек, озабоченный моим состоянием. До этого момента, кто, кроме мамы, думал обо мне, о моей душе? Никто, конечно. Интересовались моими знаниями, профессионализмом, возможными связями, прикидывали, что можно «иметь» от меня или через меня. Но моя душа, духовное состояние не интересовало никого. - -А крестик вы носите? - спросил батюшка. - Нет, крестик я не носила. - -Надо носить, - сказал отец Владимир. – Он будет обе… - Батюшка запнулся. - - Оберегом! – вырвалось у меня. - - Оберег – это у язычников. Крещёных людей крестик оберегает от всего дурного. Это защита. Он отгоняет от человека бесов, нечисть разную. Вместе с Ангелом Хранителем. При крещении Господь даёт человеку Ангела Хранителя, который сидит у него на плече. - - На левом плече? - - На правом! – сказал отец Владимир с упрёком. – А на левом бес сидит и подбивает людей на всякие неблаговидные дела. - - Это даже я знаю, что Ангел Хранитель у нас на правом плече, а бес на левом, - сказала Танечка. - Рабочий, пришедший с батюшкой, мял шапку и молчал, будто не было его с нами. - - И у вас на правом плече бес сидит? – спросила я с ехидством у батюшки, так как не любила быть неправой. - - Ну, и у меня, наверное, сидит, - сказал отец Владимир с лёгким вздохом. – Правда, я его в последнее время меньше стал слушаться да потакать ему. - Во время нашего разговора широко открылась дверь, и из кабинета вышел Александр Васильевич. С ним - невысокий человек в светло сером костюме. - - А что же надо делать, чтобы он не досаждал? – спросила я, вспомнив борения с самой собой. - - В церковь надо ходить, молиться надо, - сказал батюшка. - - Был я в выходные в Загорксом монастыре, - вступил в разговор Александр Васильевич. – Служки после богослужения плевались, бутылки из под пива и кока-колы прямо под ноги бросали, сквернословили. Я сделал им замечание, так они меня чуть ли не матом послали. - - Не надо было делать замечаний, - сказал Отец Владимир. - - Как это «не надо»!- возмутился Беликов. – До этого все видели их на клиросе, на хорах, в облачении! А во дворе они такое себе позволили! Они церковь позорят своим развязным поведением! - - Они сами ответят за свой грех, - негромко сказал отец Владимир. - И, быстро взглянув на Алексанлра Васильевича, добавил: - - А вам я бы посоветовал привести ваши дела в порядок, дни ваши сочтены. - -А-а-а! – вырвалось у меня. - Перед этой фразой батюшки почему то подумала я, что отец Владимир скажет то, что сказал, и я выражу ужас именно этим возгласом. - - Что вы такое говорите! – с возмущением в голосе крикнула Танечка. - - Что есть, то и говорю, - сказал отец Владимир. - Краем глаза я взглянула на Александра Васильевича: как он среагировал на слова священника? Но он словно не слышал ничего, повернулся к своему гостю и вполголоса что-то говорил ему. - «Разговор нелепый какой то, - подумалось мне. - Надо уезжать». - - Александр Васильевич, я тороплюсь, в другой день приеду, - сказала я и выскочила из приёмной. - Хотя с другой стороны я понимала, что «другого раза» не будет, и мне хотелось остаться и посмотреть, как пойдёт разговор в дальнейшем. - …С Беликовым знакома я была недавно. У меня был грузовик, ГАЗ-51, который мне стал не нужен, и который я решила обменять на участок. «Авось построю когда-нибудь дом!» – думалось мне. Такой участок был у Беликова, и он изъявил готовность меняться. - Об Александре Васильевиче я знала не много. По образованию он юрист, работал следователем у нас в Подмосковном Щёлкове. Якобы его подставили на работе и посадили. Когда началась перестройка, освободили. Но к прежней семье, где у него было двое повзрослевших детей, он не вернулся. С Севера привёз с собой ухватистую и грубоватую на вид бабёнку – Раису Сергеевну, которая была выше его ростом и имела явно перезрелую, очень похожую на маму дочь. Родители Александра Васильевич, увидев «невест», ужаснулись и погрустнели. Может, даже против скоропалительной женитьбы сына что то сказали! Сыну отсутствие радости на лицах родных не понравилось, и он разорвал с ними всякие отношения. Выходило, отцу - матери слова супротив сказать нельзя, иначе сын будет уже не сын, а чёрт с рогами! - Поговаривали также, что сын Александра Васильевича от первого брака сильно увлёкся наркотиками. Но перевоспитывать, лечить юношу Беликов не желал. Он говорил об этом своём решении даже мне – малознакомому человеку. Так что замечание его по поводу развязного поведения загорских служек указывало мягко говоря на то, что, не желая почитать отца с матерью, отвернувшись от собственного сына, он не видел бревна в собственном глазу, зато соломинку в чужом видел прекрасно. Отец Владимир, по-видимому, зашёл к нему за помощью по восстановлению обезглавленного храма Серафима Саровского, который отрешённо стоял у самой дороги. Зная сложную семейную ситуацию Беликова, его новую алчную семью, он, возможно, хотел предостеречь его. Увы! Я не заметила, чтобы Александр Васильевич заинтересовался его словами. - Перебежав на другую сторону улицы, я стала голосовать, и вскоре уехала к себе в Щёлково. - Встреча и разговор с отцом Владимиром взволновали меня. В голове у меня был полный сумбур. О Боге, о церковной жизни я практически ничего не знала. Ведь с Западной Украины, где Бога почитали и почитают до сих пор, мои родители переехали по переселению в Крым, попали в глухую степную деревню. Даже школы там не было, не то, что церкви! В школу детей по понедельникам возили в соседнее большое село Заречное, оставляя в интернате на шесть дней. В субботу после занятий в крытом грузовике со скамейками привозили домой. - Думая о том, чему стала невольным свидетелем в офисе, я вспомнила раннее детство, ещё до переезда семьи в Крым, когда, понаблюдав за вечерней дедушкиной молитвой, я спросила, что он делает? - - Молюсь, - сказал дедушка. - - Помоли и меня, дедушка, - попросила я его. - И бегала каждый вечер на дедушкину половину дома, чтобы он «молил» меня. Утром я спала долго, вставала, когда взрослые давно уже работали, и не молилась. - Вскоре дедушка научил меня «Отче Нашу», и я молилась самостоятельно. Было мне в ту пору 4 года. - Однажды я сказала: - - Дедушка, у меня есть своё «я». - - Какое ещё «я»? – спросил дедушка. - - Здесь вот у меня есть «я», - сказала я, и постучала себя по грудке. - - У всех есть своё «я», - сказал дедушка. - - И у тебя? - - И у меня. - - И у Гальки? - - И у Гальки, конечно. - Меня это огорчило. Потому что осознание своего «я» меня несказанно обрадовало, показалось огромным счастьем. Я даже ни с кем об этом не хотела говорить, ждала дедушку и боялась, что это «я» пропадёт у меня. А Гальку я в ту пору не любила. Она была намного сильнее, часто колотила меня и забирала игрушки. К тому же я всегда чувствовала свою ущербность перед ней. Ведь у неё был папа, а у меня - только дедушка, которого папой называть взрослые мне запретили. Когда я называла дедушку папой, а в доме не было посторонних, меня подводили к небольшому сундуку, доставали фотографию, завёрнутую в белую тряпочку, разворачивали и говорили: - - Вот твой папа, поцелуй его. - Но я не верила, что худой мужчина на фотографии может быть папой. Мне хотелось настоящего отца, как у Гали и Теклиной Ани. А этого папы с фотографии я, понимая подлог, даже стеснялась. - В Сибирь нас с мамой не вывезли по удивительной причине. - - Будто Божья Матерь заслонила тебя от врагов наших своим чудесным Омофором, - рассказывает моя мама. – Все видят, все знают, а схватить не могут. - …Мне был уже год, а меня ещё не зарегистрировали, потому что мама боялась идти в сельский совет, регистрировать. Что сказать? Муж в тюрьме, а мы на воле? Ведь для Западной Украины того послевоенного времени это была невозможная ситуация. Жила мама тихо, стараясь быть незаметной. Есть чем протопить – протопит печурку, нет – спит - в холоде. В хатёнке иногда было так холодно, что, будучи крошечной, я, закутанная в перину, отморозила ноги. Дедушка, отягощённый новой многодетной семьёй, не всегда заглядывал к опальной дочери. А мачеха! Не случайно существует столько жестоких легенд об этих мачехах! Исключения бывают, конечно, но они только подтверждают правила. Мачеха у мамы моей была классически жестокой. Это при том, что после смерти первой жены, оставаясь с двумя малютками, моей мамой и её старшей сестричкой Ксаной. дедушка мой женился на двоюродной сестре моей родной бабушки, полагая, что она будет добрее к сиротам. Куда там! Моя мама вспоминает, что после дедушкиной свадьбы на второй или третий день она в уголке играла с тряпочками, когда к новой маме пришла её мама. - - Ну, как, хорошо тебе?_ - спросила она бывшую старую деву. - - Было б хорошо, - ответила та, - если бы не эти! - - Ай, что тут такого! – воскликнула старушка. – Одна умрёт, а другая как-нибудь вырастет, ещё и твоих детей поможет нянчить! Моя мама, будучи тогда двухлетней крошечкой, услышав страшный разговор, решила, что умрёт она, младшая, и стала безудержно плакать. Она залезла в угол между кроватью и печуркой, и рыдала. Женщины говорили о своих взрослых делах, ничего не видя и не замечая: малютка им была безразлична. «Зачем ты плачешь? – спросил девочку чей то участливый голос. – Если умрёшь, будешь вместе с мамой». «Действительно! Я буду тогда со своей мамой»- подумал ребёнок, и скоро успокоился. Но даже когда заплаканная и опухшая девочка вылезла из–под кровати, женщины на неё не обратили внимания, и даже ни о чём не спросили. Это к слову о том, кем была эта мачеха. Мама моя поняла это очень рано, и никогда уже не обижалась на неё, и ничего хорошего не ждала от неё. Поэтому, очутившись в опасности, в крайней бедности, не обращалась ни за дровами, ни за едой. Шла первая зима после моего рождения. Работы в молодом колхозе не было, выплат за трудодни – подавно. И приданого было у мамы – что на плечи надето: ни продать, ни выменять на еду. Сирота. И к соседям обратиться она боялась – лишний раз не мозолить глаза, не напоминать о себе. Так и жила. Но разве в деревне возможно спрятаться? И вот маму вызвали в сельский совет в соседнее село Вирлыв. - - Дитя у вас не зарегистрировано. - - Регистрируйте. - - Рассказывайте. - Мама рассказала, что через неделю после венчания, мужа посадили в тюрьму. - А в ЗАГСе расписывались? – спросил не молодой НКВДист, приехавший по этому случаю аж из Тернополя. - Мама объяснила, что когда она с будущим мужем пришла в районный ЗАГС, то учреждение это как раз перевозили в другое место: везде стояли связки упакованных документов. Секретарь оторвал от газеты клочок бумаги и написал записку, разрешающую венчание в церкви. А для регистрации брака молодым велела придти по новому адресу через месяц. - Но маме идти уже было не с кем. - - Ты могла десять раз венчаться, советская власть браком это не считает, - сказал уполномоченный. - Раз ты не расписана, мы твой брак не признаём. Завтра же поезжай в ЗАГС и зарегистрируй ребёнка на свою фамилию. Отчество дай, какое придумаешь. И не надо стесняться, что ты без мужа родила. Это теперь не имеет никакого значения. Иди, я всё проверю. - Так мама и сделала, дав мне свою девичью фамилию. Отчество записала, как у своего дедушки. В графе «отец» у меня в свидетельстве стоит прочерк. Маме стали платить по 50 рублей ежемесячно - вспоможение государства матери-одиночке. А так как мне к тому времени был уже год, то нам заплатили сразу 600 рублей. Половину из которых председатель сельского совета велел отдать ему. Что мама и сделала. - Жить ей стало намного легче. Завистники возмущались и доносили, но сделать ничего не могли. - … Рассуждая о Боге, я вспомнила, как мы с Галей пытались обмануть Боженьку. Дедушка сказал нам, чтобы мы не трогали спички. Иначе Боженька увидит и покарает. - - А мы спрячемся, - заверила я его. – Он ничего не увидит. - - Иди сюда, - позвал дедушка, - встань здесь. Видишь, Он смотрит на тебя? А теперь здесь встань. И здесь. Он смотрит тебе прямо в глаза. Спрятаться от него невозможно. - - А я в угол спрячусь! – крикнула я и побежала в другой конец комнаты. - Но из угла я тоже увидела глаза, которые смотрели мне прямо в сердце. - - От Бога никто никогда не спрячется, - сказал дедушка, заметив, как я опешила. …Но наступил день, когда мне очень захотелось розжечь малюсенький костёр под лавкой и сварить для куклы Насти кашу. - - Не бери спички, - сказала Галя. – Папа узнает и побьёт нас. - - А мы ему не скажем. - - А Боженька! Разве ты забыла? - - А мы ему глаза замажем сажей, и он ничего видеть не будет. - Из печурки я достала сажу. Потом мы с Галей долго устанавливали стул на стол, лезли к иконе. Но никак не удавалось нам задуманное: то сажа заканчивалась до того, как мы могли мазануть ею икону, то забывали намазать ею руки, и вспоминали об этом, когда вылезали на самый верх. - За этим занятием и застала нас моя мама. - - Боже мой, - сказала она, умывая мне лицо и руки. – что из тебя вырастет? Ты безбожницей хочешь вырасти, да? - И увесистый шлепок прилип к моему задку. А Галя убежала на свою половину.
- Помню, как мой папа вернулся из тюрьмы. На рассвете, по первому морозу без пиджака, в костюмной шёлковой. жилетке - Вечером после ужина он кричал на маму, что я не его, что восьмимесячные не живут. - Они шумели всю ночь. И хотя мама любила отца, ждала его верно и готова была ждать все двадцать и пять лет, которые он должен был отсидеть, если бы не было изменений в стране после смерти Сталина, выпив, отец всегда допрашивал маму, «чей ребёнок на самом деле?». Это при том, что никто не мог в деревне сказать, что мама хороводилась или кто то заходил к ней. Она знала только дом и работу. А я была похожа на отца как копия, вплоть до ямочек на щеках, залысин на лбу, страсти к учёбе и неуступчивого характера. Думаю, всё же, что отец мой понимал, что я его и ничьей больше быть не могла. Но с одной стороны ему хотелось пронять маму, которая упрекала его в пьянстве, а сама в этом отношении была безупречной и вообще очень «правильной», без видимых недостатков. А с другой - 50 рублей, которые платило на моё содержание государство, для скудного бюджета семьи были очень важными. Как бы там ни было, но на его фамилию отец предложил мне переписаться, когда я была уже взрослой. Что я делать не стала, так как не видела в этом смысла. - И хоть отец мой без конца кричал, что «такие» не живут, я не только жила, но умела уже читать и считать. Научилась сама, донимая всех вопросами, какая буква? Особенно доставалось дедушке. Вечером он зажигал лампу и читал газету, чтобы узнать «что в мире делается»? Я садилась на скамеечке у него в ногах. Газета перевешивалась, и я начинала свои вопросы. - Когда я стала рисовать буквы, все поняли, что я заучила их вверх ногами. Переучилась я очень быстро. Схватывала я всё на лету. Живя со взрослыми одной жизнью, в которой практически не было тайн от детей, я легко рассуждала на взрослые темы. Иногда это звучало удивительно, порой – очень смешно. Помню странный случай, который стоит у меня перед глазами до сих пор, но кажется нереальным. Впрочем, расскажу по порядку. - Я была очень привязана к своей маме, так как она постоянно таскала меня с собой, даже на пайку сахарной свёклы, которую она выращивала и обрабатывала как колхозница. А также - к родственникам, соседям. Везде. До трёх лет я сосала у неё грудь. Сама расстёгивала её платье, доставала сисю. Насытившись, заправляла обратно. Естественно, я была сильно избалована. Позволялось мне всё, что бы я ни пожелала. - Однажды мамы рядом не оказалось. - - Она ушла за речку конопли мять, - сказала бабушка. – Жди её дома. - Но ждать я не умела. - Я тут же кинулась на улицу и помчалась «за речку». Бабушка, естественно, за мной не побежала и вернуть не попыталась. У неё своих дел по хозяйству было предостаточно. _ - _ Где речка? – спросила я у старушки, шедшую по дороге навстречу мне. - - Речка? Это та, что на Зарудя бежит? А кто тебе позволил идти туда? - Чужая бабуся даже попыталась схватить меня за руку. Но я легко вырвалась и помчалась вперёд. - Сначала мне очень нравилось бежать. Казалось, что земля пружинит под ногами и подбрасывает меня в небо. За деревней начались покосы, потом – копнушки сена. Никого из людей не было видно. Речка петляла, я бежала за ней. А потом увидела бабочек. Они так весело порхали передо мной, словно приглашали догнать И вдруг я увидела, что это не бабочки, а маленькие детки с крошечными крылышками. Они кувыркались в копнушках и снова летели вперёд Их было пять или шесть. Их кудрявые головки были такие же белые, как моя. - -Смотрите, смотрите, девочка! – закричали они. - - Откуда она? - - Мы не знаем. Откуда ты? - Я молчала. - -Давайте, возьмём её с собой! Она такая же, как мы. - - Нет, ей нельзя с нами, - крикнул звонкий голосок. - Но ведь скоро будет гроза и она утонет в болотах! - - Нет, нет, не утонет. Веньгрова Настя с мужем будет возвращаться из гостей, узнает и принесёт её в деревню. - И, кувыркаясь и взлетая, детки улетели вперёд. - Меня нашли в болотистой низине перед самой грозой односельчане, которые возврашались в село из Зарудя.: Веньгрова Настя и её молодой муж. - - Если бы они не наткнулись на тебя, во время грозы ты бы захлебнулась в том болоте, - говорит мама, когда вспоминает, как, перепуганная, она бегала по деревне и не могла найти меня. – Ты рассказывала о детках с крылышками и пожмаканными волосиками. Ты была уже под другой деревней. Чудо, что те люди натолкнулись и узнали тебя. Ты же от них ещё и убегала. Ангелы тех людей послали, не иначе. - …Работу отцу в колхозе не давали. Помочь ему было некому, так как он рос без матери, тоже с мачехой. Отец его дед Петро не обращал на него внимания. У него были дети от молодой жены, ему трудно было справиться с невзгодами, которые всегда присутствуют в многодетных семьях. Помыкавшись, уяснив, что ни работы, ни моральной хотя бы поддержки не дождаться, мои родители решили по вербовке уехать в Крым. - Там закончился для меня рай. И начался ад. - Но пора моему рассказу вернуться в Щёлково, которое я так неожиданно оставила в своих мыслях. Конечно, предостережение отца Владимира, сказанное им Беликову, не выходило у меня из головы, хоть я и старалась не думать о нём. - …Через неделю я встретилась с родственницей Александра Васильевича – Полиной Тихоновной. Она должна была дать мне доверенность на купленный мной, вернее обмененный на грузовик земельный участок. По поводу этой доверенности я и приезжала тогда в Трубино к Беликову. - - Завтра будем хоронить Сашу, - сказала Полина Тихоновна. – Приезжайте. - - Что вы говорите! – повторила я Таничкино восклицание. - Отчего он умер? - - Кровоизлияние в мозг. Умер во сне - Нельзя сказать, что смерть эта потрясла меня. Даже моих скудных знаний было достаточно, чтобы могла я быть уверенной, что слова батюшки исполнятся. Но как он это увидел? - Я специально поехала в Трубино, чтобы встретиться с отцом Владимиром. Время было предвечернее. Косые лучи заходящего солнца щедро заливали землю золотым светом. Перезимовавшая пичуга поприветствовала меня звонким чириканьем. Отец Владимир выглядел утомлённым. Мы сели на скамью в коридоре церкви. - Мне было неловко отвлекать немолодого, явно уставшего, а возможно, не совсем здорового человека от его дел или отдыха. Я извинилась за вторжение. - -Ничего, сказал отец Владимир. – Значит, тебе надо. - - Вы имели право сказать Александру Васильевичу, что он умрёт? – без обиняков спросила я. - - Если священник считает нужным сказать что-то, то греха в этом нет. - - А как вы увидели, что дни его сочтены? - - Каждый день ко мне обращаются разные люди с разными вопросами. Это естественно. Я не могу знать заранее, кто и о чём спросит. И не могу подготовиться. Но я обязан говорить, наставлять, давать советы. И я замечал впоследствии: что бы я ни говорил, всё оказывается правильным. Более верно я бы не сказал, если бы даже подготовился. - - Вы давно работаете священником? - - Нет, это мой первый приход. - - А до этого вы кем были? - - Лётчиком. На Чкаловском аэродроме. Я бывший военный. - «Мода. Веяние времени», - подумала я, готовая заподозрить батюшку в недобром. - .- Как же вы стали священником? – всё же решила уточнить я. – Вы ведь были коммунистом до перестройки? - - Был. А моя мама в Донецке была секретарём огромной, почти на весь город, партийной организации. В моей семье все были атеисты. Рос не крещённым. - - Как же вы священником стали? - - Притянуло к церкви, - с глубокой печалью ответил отец Владимир. – Сын мой Алексей умер в возрасте двадцати лет. Онкология. Он был студентом Московского университета, красивый, чистой души человек. Неотступно меня преследовала мысль: почему надо было ему умереть? Сначала я к экстрасенсам обращался, потом – в церковь пришёл. Стал читать соответствующую литературу. Но священником я, конечно, становиться не собирался. - - И как же вы им стали? - - Господь притянул. Господу Богу, наверное, нужны в церкви люди, которые и паству понимают, потому что до недавнего времени жили с ней одной жизнью, и - организаторскими способностями обладают. По необходимости я ведь помогал батюшке Анискинской церкви, Отцу Михаилу, который крестил меня, во время богослужений, он мне и предложил стать священником. Но я видел, как сильно он загружен богослужениями, работой по восстановлению божьего храма, заботами о душах паствы, молитвами! Крутился, как белка в колесе! Я решил, что мне это не нужно. После 28 лет службы в Армии настрой у меня был на заслуженный отдых. Там, в армии, тоже были свои напряжения. Но меньше, конечно, чем у моего Отца Сергия. Я жаждал тихой, спокойной жизни на пенсии: хочешь – в баню иди, хочешь – на рыбалку, в Москву поезжай -в театры, в музеи. Священником становиться я не хотел. - - А потом? - - Потом послал он меня за благословением в Зосимову Пустынь к старцу …………………. - - И что? - Рта я ещё не открыл, а он мне говорит? «Ну, что ты всё сомневаешься? Быть тебе священником. Не раздумывай даже». - -Может, ему отец Сергий сообщил? - - Исключено. Телефона там не было, почта доходит редко. Разве что мысленно. - И потом вы стали священником? - Не так просто. В то время я получал уже военную пенсию, возглавлял отдел охраны в большом московском банке: хорошая зарплата, свободное время – можно читать на работе и по дороге на работу. А я это очень люблю. Но так получилось, что не знал я, куда ехать в отпуск? На рабочий стол кто-то положил газетку с рекламами. Смотрю: набирают группу паломников в Израиль и Иорданию. Загранпаспорта у меня не было, но я позвонил. Они взялись оформить мне за несколько дней паспорт. И оформили. На следующей неделе вместе с другими туристами я был в Ирусалиме. В одной из церквей слышу женский голос: «Подойди ко мне». Оглянулся: я один стою, другие туристы разошлись по храму. А меня подзывает монахиня, стоявшая в углу. Сухонькая, с чётками в руках, власяница на ней, лицо под капюшоном не видно. - «Я к тебе, - говорит, - обращаюсь, подойди!» - «Вот я, матушка, - отвечаю». - «Сколько тебе говорить? Ты должен стать священником» - Как же она узнала, что перед вами такой вопрос стоит? – перебила я Отца Владимира. - Она об этом и не думала, - сказал Отец Владимир. – В сомнабулическом состоянии проговорила, и снова в молитву погрузилась. Но на меня её слова оказали большое впечатление. За границей я был впервые, никого не знал и меня никто не знал. Вдруг такой наказ получил!
